Александр Гинзбург вспоминает отношения между будущими членами группы

1975 год прошел нормально. Бед было столько же, статистики им мы не вели, но были и радости. Время отсчитывалось по арестам друзей, по обыскам и допросам, только мы уже не представляли себе иной жизни, приспосабливались к этой. <…>

Так год и прошел, если не считать регулярных допросов, милицейских визитов, постоянной слежки и прочих мелочей послелагерного быта. Одного события я так и не заметил в этом году, а ему-то и было суждено перевернуть мою жизнь. Я не заметил Заключительного акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, подписанного в августе в Хельсинки главами 35 стран. <…> Сколько мы этих деклараций и пактов мы в своих заявлениях перецитировали, да и не таких, а посерьезнее, только никому до них дела нет. Добро бы только своим властям дела не было, но и западные не очень этим интересуются. Если и помогают нам западные журналисты, то чаще — из дружеских отношений, а когда — и из чистого любопытства к этому загадочному шевелению без видимых и предполагаемых результатов.

Мы же уже относились к себе серьезно. Мы чувствовали явную связь между правами человека (каждого, отдельно взятого), открытостью общества и его безопасностью для других, то есть, в конце концов, миром в современном мире. Мы удивлялись, как этого не понимают другие… <…>

За послеавгустовскими радостями и горестями я не сразу разглядел новые веяния, захватившие моих друзей. Лишь окончательно расставшись с Тарусой и войдя в ежедневную жизнь <…>, я по-новому увидел своих старых знакомых — Юрия Орлова, Андрея Амальрика, Валентина Турчина. <…>

В эту обстановку легко вписался злоязычный Андрей Амальрик, особенно подружившийся с Ю. Ф. Орловым. Профессор Орлов любил спрашивать. <…> А Андрей, в отличие от Брежнева, любил отвечать на вопросы и, казалось, вообще не испытывал сомнений, когда дело доходило до политических определений. <…> Я не могу ручаться, потому что не был при их разговорах, но кажется мне, что в этих людях и родилась идея Хельсинкского движения, совместных действий людей и правительств 35 стран для укрепления сотрудничества в Европе. Сотрудничества ради безопасности. Сотрудничества и безопасности ради Свободы. Это была не просто идея, это был долговременный рабочий план, в котором уже могли обсуждаться первый, второй и последующий шаги.

Первым шагом должно было стать создание первой работающей группы, состоящей из…

Тех, кто хочет это делать…

Тех, кто может это делать…

Тех, кого услышат и в своей стране и в других…

Тех, к кому легко обратиться… И т.д., и т. д.

Вторым шагом должна стать работа группы, накопление опыта для следующих шагов.

Одной из первых, кто выслушал эти планы, была Милисент Фенвик, член Палаты представителей Конгресса США. После подписания Хельсинкских соглашений она в делегации американских законодателей побывала в Москве и встретилась, в частности, с Орловым и Турчиным. Высокая худая старуха, курящая длинную трубку, произвела впечатление на москвичей, а их аргументы в пользу не узко политического толкования Заключительного акта — на нее. Вернувшись в Вашингтон, Милисент Фенвик внесла в Конгресс проект закона о создании Комиссии Конгресса по сотрудничеству и безопасности в Европе. Поддерживая проект, она прямо ссылалась на мнение московских диссидентов. Проект прошел, и т.н. Хельсинкская комиссия действует и по сей день. Впрочем, Орлов и тут опередил американцев.

Ядром первой группы стали наши «хельсинкские оптимисты», которые по влиянием обещаний о расширении человеческих контактов рьяно взялись за изучение английского языка. Одна из таких групп, в которую входили и Орлов с Амальриком, проводила уроки в квартире Люды Алексеевой, а вел занятия Толя Щаранский. Выпускник московского Физико-технического института, он свободно владел английским, а те из нас, кто не знал языка, легко и много пользовались его помощью при всех контактах с англоговорящим миром. Чаще других Толя переводил А. Д. Сахарову, чем вызывал некоторое раздражение у тех еврейских отказников, которые предпочитали не смешиваться с диссидентами. Толина активная натура никак не помещалась в этих рамках «несмешивания».

Не знаю, по-русски или по-английски обсуждались возможные кандидатуры в первую группу на этих уроках, но к середине марта Орлов уже изложил всем, с кем хотел бы вместе работать, свою идею. И имена тех, кто уже согласен. Как-то получилось так, что новых для нас имен в списке почти не оказалось. И не возникло желания кого-то отвести. Зато было чувство повышенной ответственности, как бы не осрамиться в такой компании. Может кто-нибудь и не вошел в группу из тех, кому было предложено, этого я не знаю. В апреле нас стало одиннадцать.

Вот список по алфавиту. <…>

Людмила Алексеева — историк, редактор, участница правозащитного движения с незапамятного 1966 года, с процесса Синявского-Даниэля. Тогда в кресло у нее дома была зашита на несколько месяцев моя «Белая книга о деле Синявского и Даниэля». Была среди первых организаторов материальной помощи политзаключенным, активнейший сотрудник Солженицынского фонда, «мать-покровительница» украинских политзэков.

Андрей Амальрик… Он так и не стал членом группы, потому что считал это несовместимым с эмиграцией, а разрешение на выезд почти лежало в его кармане. <…>

Михаил Бернштам — историк, а ныне американский демограф. <…>

Елена Боннэр — врач-педиатр. На Западе привыкли добавлять: «жена Сахарова». А она сама — личность, и, наверное, поэтому стала женой Сахарова. Елена Георгиевна — основатель Фонда помощи детям политзаключенных, в который была вложена полученная Сахаровым премия Чино дель Дука. Впоследствии этот фонд слился с Солженицынским.

Александр Гинзбург — к тому времени дважды политзэк, распорядитель Русского общественного фонда помощи политзаключенным и их семьям (Солженицынский фонд). Эта обязанность долго удерживала меня от решения о вступлении в группу. Победила настойчивость Орлова и один аргумент жены: «Все равно ж ты ввяжешься, когда зэков будет касаться».

Петр Григоренко — бывший генерал-майор, дважды узник психиатрических тюрем, один из главных защитников крымских татар в их борьбе за возвращение в Крым, автор нескольких работ по истории Второй мировой войны. <…>

Александр Корчак — доктор физических наук, близкий друг Ю. Орлова. Человек очень добрый, готовый во всем помочь, но в группе мало что сделавший <…>.

Мальва Ланда — геолог, а к этому времени пенсионер, одна из давнейших правозащитниц, по активности и письменной производительности способная заменить собой всю группу. <…>

Анатолий Марченко — автор первой книги о послесталинских лагерях «Мои показания», многолетний зэк. В то время он находился в сибирской ссылке за «нарушение административного надзора». К сожалению, работать ему было трудно, а будущий срок членство в группе увеличило. Теперь А. Марченко должен освободиться в марте 1996 года, к 20-летию группы.

Виталий Рубин — специалист по китайской истории, которому долго отказывали в выезде в Израиль, автор и организатор нескольких писем протеста против политических судов. Виталий получил разрешение на выезд через несколько дней после объявления об организации группы, а его место занял другой активист движения за выезд в Израиль, физик Владимир Слепак. Он до сих пор не добился выезда.

Анатолий Щаранский — физик, тогда еще молодой, отказник, тогда еще недавний, но уже производивший впечатление опытного диссидента.