Вскоре после ратификации Хельсинкских соглашений, включавших в себя обязательства по защите прав человека, я предложил известному физику Юрию Орлову и писателю-диссиденту Андрею Амальрику, которым давал уроки английского, вместе подумать о том, как затруднить советским властям невыполнение этих соглашений. В результате обсуждений, длившихся с перерывами три-четыре месяца, Юрий выдвинул идею создания общественного комитета по контролю над соблюдением Хельсинкских соглашений во всем, что касается прав человека, и я стал одним из учредителей этой группы. <…>
Декабрь семьдесят седьмого и январь семьдесят восьмого года следователи посвятили, в основном, «разоблачению клеветнического характера документов», под которыми стояла моя подпись, — таковых было около ста. В них упоминались имена узников Сиона, многих отказников, говорилось о борьбе властей с еврейской культурой и языком иврит. Кроме того, в деле фигурировало два десятка материалов Хельсинкской группы, где речь шла о других нарушениях прав человека в СССР. Позднее, готовясь к суду и читая материалы дела, я узнал, что еще в начале следствия КГБ разослал во все концы страны — в ОВИРы, суды, психбольницы, разные государственные и общественные организации, начальству тюрем и лагерей — запросы с примерно таким текстом: «В следственном отделе КГБ СССР рассматривается дело изменника Родины А. Щаранского, который в течение длительного времени оказывал помощь иностранным государствам в проведении враждебной деятельности против СССР, готовил и распространял за рубежом клеветнические документы, грубо искажал советскую действительность. В них, в частности, упоминается гражданин N, которому якобы необоснованно отказано в выезде из СССР (или: который якобы необоснованно осужден, помещен в психиатрическую больницу — и тому подобное). Просим сообщить подлинные факты». <…>
Солонченко <…> однажды посвятил целый день моим связям с евреями села Ильинка. Это история со счастливым концом, и потому я всегда рассказываю ее с удовольствием.
Как-то весной семьдесят шестого года, в субботу, я встретил возле московской синагоги странного старика. Сухощавый, с длинной бородой, в одежде русского крестьянина, он искал евреев, знающих Володю Слепака. Мы разговорились. Старец объяснил, что приехал издалека — из села Ильинка Таловского района Воронежской области.
— Мы, евреи, хотим уехать в Израиль, а нам мешают. Знающие люди мне сказали: есть, мол, в Москве два человека, которые могут помочь, — Подгорный и Слепак. У Подгорного в приемной я уже был — меня к нему не пустили. Теперь ищу Слепака.
Варнавский — так звали этого человека — был скорее похож на «друга степей» калмыка, чем на еврея. Но он запел на иврите псалмы, и пришлось признать, что знает он их гораздо лучше нас. Так началось наше знакомство с жителями Ильинки. <…>
Если царские власти всячески сопротивлялись появлению островка «жидовства» в христианском мире, то советскую власть с ее воинствующим атеизмом это вначале не смущало. В двадцатые годы в селе даже появился колхоз «Еврейский крестьянин». Со временем он, правда, влился в укрупненный колхоз «Родина», но власти все же не мешали жителям Ильинки записывать себя и своих детей евреями.