Софья Васильевна Каллистратова — человек и правозащитница. Воспоминания дочери Маргариты

В январе 1977 г. Софья Васильевна включается в работу группы в качестве члена-консультанта созданной при группе Комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях, а летом становится полноправным членом группы. Начиная с документа 24 — «О продолжении дискриминации крымских татар» — она не только подписывает почти все документы группы (а их было около двухсот), но является соавтором и составителем большинства из них. <…>

Документы Хельсинкской группы не дублировали, а дополняли «Хронику текущих событий», были авторскими («Хроника», за исключением отдельных номеров, выходила анонимно) и через корреспондентов западных информационных агентств направлялись непосредственно в правительства и парламенты стран, подписавших «Заключительный акт»; факты нарушений прав человека подтверждались в них документально (в приложениях) и регулярно сопровождались аналитическими обзорами и статистическими данными. Все это требовало огромной, кропотливой работы.

Трудно даже перечислить полностью все сферы деятельности Московской Хельсинкской группы. Выпускаются документы по фактам судебных, внесудебных и психиатрических репрессий против отдельных правозащитников, по фактам массовых дискриминаций по политическим мотивам (лишение права на труд и жилье). Собираются по всей стране и документируются сведения об условиях содержания в лагерях, о состоянии здоровья заключенных, о нарушениях прав политзаключенных на творческий труд и медицинское обслуживание, о положении бывших политзаключенных. Составляются документы о противодействии эмиграции: национальной (еврейской, немецкой, украинской), а также по политическим, экономическим, семейным, религиозным и другим причинам. Документируются нарушения прав национальных меньшинств, инвалидов, верующих, колхозников. Анализируется противозаконность существования спецсудов, нарушения социально-экономических прав и социального обеспечения. Выпускаются документы о свободных профсоюзах и других рабочих организациях, о клеветнических публикациях в советской прессе, о репрессиях против независимых издательств, о сознательных нарушениях в сфере почтовой и телеграфной связи. Выпускаются специальные документы, посвященные отдельным событиям: Белградскому совещанию по Хельсинкским соглашениям, Олимпийским играм в Москве, Дню политзаключенных, 30-летию Всеобщей декларации прав человека, 10-летию Пражской весны, введению войск в Афганистан. Иногда документы выпускались совместно с другими правозащитными группами — Христианским комитетом защиты прав верующих, Международной амнистией, Еврейским движением за свободу выезда в Израиль и др. Мама получала много писем (в основном, естественно, с оказиями).

Власти быстро «оценили» размах и дерзость новой инициативы и начали действовать против группы «Хельсинки» по двум направлениям: через ТАСС — дискредитировать ее как провокационную, антикоммунистическую и антисоветскую, оплачиваемую ЦРУ; через КГБ — запугивать демонстративной слежкой, обысками, допросами и, наконец, — арестами. В январе 1977 г. проходят обыски у Орлова, Гинзбурга, Алексеевой, в апреле — у членов рабочей группы по психиатрии: Вячеслава Бахмина, Ирины Каплун, Александра Подрабинека, а также у его отца и брата. Обыски похожи на грабежи: изымаются не только все материалы и документы группы, но и художественная литература, письма, пишущие машинки, деньги. Иногда что-нибудь и подбрасывается: валюта, оружие, наркотики. Угрожают: А. Германова (сына Мальвы Ланда), например, предупреждают, что уволят его из МГУ, «если он не повлияет на мать».

К моменту вступления в группу Софьи Васильевны уже были арестованы А. Гинзбург, Ю. Орлов, А. Щаранский, обвиненный в шпионаже. В нее входят новые члены — Владимир Слепак, Наум Мейман, Виктор Некипелов, Татьяна Осипова, а после ареста Слепака — Иван Ковалев, затем Юрий Ярым-Агаев. Часть работы — сбор материала, составление и распечатку текстов — теперь приходится выполнять конспиративно, иначе документы будут изъяты КГБ до их выхода в свет. С усмешкой мама показывает мне как-то вечером из окон эркера две машины (каждая с двумя антеннами), стоящие на противоположной стороне улицы Воровского: «Это наши — как только ко мне кто-нибудь приходит, они тут как тут, даже номеров не меняют». Однажды мамин гость сказал: «Вот справа — ваша, а слева — моя. А я их обману. Я выйду, а вы посмотрите, что будет». Мы смотрели из окна, как он пошел к Арбатской площади прогулочным шагом, машина на почтительном расстоянии ехала следом. На перекрестке он резко ускорил шаг и свернул в сторону центра, а там нет левого поворота. Машина взревела, прыжком оказалась у перекрестка, тормознула, оставляя на асфальте черные следы, из нее повыскакивали люди и побежали за гостем. Догнали или нет, не знаю, — он мог и на телеграф зайти, и в Скатертный переулок. В другой раз сестра, входя с улицы, обеспокоенно сообщила: «Двое стоят в подъезде». «Да ты не бойся, — уговаривает ее мама, — таких старых, как я, не арестовывают». Хотя она знала, что уже арестованы член Литовской группы Хельсинки Владлас Лапенис — 1906 г. рождения и член Украинской группы, семидесятидвухлетняя Оксана Мешко.

Настоящей поддержки в семье мама не имела: я была кроме работы занята своей новой семьей, дочкой, серьезно болевшей; к маме забегала часто, очень любила всех ее друзей, но мало вникала в их дела. Ее внуки рано женились и съехали к женам. Казалось, мама могла теперь жить спокойно, но она была полностью поглощена делами группы и работала в свои семьдесят лет неустанно. Только сейчас, держа в руках все сборники Московской Хельсинкской группы, я вижу, какой колоссальный объем работы выполняли шесть-семь человек. <…>

22 октября 1977 г. я пришла с работы домой и увидела, что мама как-то странно лежит на диване. «Со мной что-то случилось, — сказала она, — поймала утром такси, чтобы ехать к тебе, села и молчу, как дура, адреса сказать не могу, еле-еле в конце концов выговорила». Доехав, она еще пошла в детский сад (в нашем же доме) к Гале, на родительское собрание, потом в квартиру зашел Петр Егидес советоваться насчет журнала «Поиски». Маме опять стало трудно говорить. Я позвонила Недоступу, который приказал: «Немедленно в больницу». Оказалось нарушение мозгового кровообращения, онемели правая рука и нога. На следующий день я получила из реанимационного отделения записку, написанную страшно изменившимся, дрожащим почерком: «Маригуля, не волнуйся, я чувствую себя уже лучше». Спихнув Галку на пятидневку, я поселилась на несколько дней у мамы в палате. Не только двигаться, но и говорить она почти не могла, но улыбалась все так же. Через два месяца двигательная система и речь восстановились полностью, только слабость в правой руке осталась. И вот, в конце декабря я уже вижу на ее столе рукопись очередного документа — 28, о голодовке Петра Винса. <…>

А в ноябре 1979-го она снова на своей «любимой» Пироговке — на этот раз с тяжелейшей пневмонией. Уже в больнице она узнает, что 4 декабря арестованы Валерий Абрамкин и Виктор Сорокин — члены редакции журнала «Поиски», 7 декабря — Виктор Некипелов. Здесь же она редактирует и подписывает Хельсинкские документы об этих арестах. Под Новый год начинается война в Афганистане. Сразу после выписки Софьи Васильевны с ее участием составляются документы: 118 — о преследованиях верующих, 119 — о вторжении в Афганистан, 120 — о разгроме журнала «Поиски».

КГБ надеется окончательно расправиться с инакомыслием и наносит решительный удар: 8 января 1980 г. выходит указ о лишении Андрея Дмитриевича Сахарова всех наград и званий трижды героя, а 22 января его увозят в Горький. Кроме Хельсинкского документа 121 в защиту Сахарова, вышедшего 29 января, семь человек — С. Каллистратова, В. Бахмин, И. Ковалев, А. Лавут, Т. Осипова, А. Романова, — посылают письмо в комиссию ООН по правам человека. «Мы надеемся, что позорная акция советских властей по отношению к А. Д. Сахарову, равно как и общая кампания по подавлению правозащитного движения в целом <…> получат должную оценку», — пишут они. К лету на свободе лишь трое из них: в феврале арестовывают Бахмина, в апреле — Терновского и Лавута, в мае — Осипову. В июне после многочисленных обысков и допросов уезжает на Запад Ярым-Агаев. В Московской Хельсинкской группе остаются четверо — Е. Боннэр, С. Каллистратова, Н. Мейман, И.Ковалев. <…>

Вскоре Софья Васильевна пишет открытое письмо в защиту Тани Осиповой:

«На 11/Х1−1980 г. я вызвана на допрос к ст. следователю по особо важным делам КГБ СССР Губинскому Александру Георгиевичу в качестве свидетеля по делу Татьяны Осиповой.

Я знаю Осипову как честного, правдивого, бескорыстного и очень скромного человека, как активного правозащитника. Одна из основных черт характера Тани Осиповой — доброта, стремление поспешить на помощь человеку, попавшему в беду. Она нетерпима к произволу, злу и насилию.

Я, так же, как и Осипова, являюсь членом Московской группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР. Эта группа ставит своей целью сбор и распространение правдивой информации о случаях нарушений прав человека в СССР, действует легально, открыто. Наши действия не преследуют политических целей и полностью укладываются в рамки норм, установленных советской Конституцией, Международным пактом о гражданских и политических правах (ратифицированным СССР) и Заключительным Актом Хельсинкского совещания.

Все документы Группы, подписанные Осиповой <…> подписаны также и мною. Вместе с Татьяной Осиповой и наряду с ней я готова отвечать перед любым гласным открытым судом.

Поэтому я не могу и не хочу быть „свидетелем“ по делу Осиповой и ни на какие вопросы следователя отвечать не буду». <…>

Она все лето в Москве и интенсивно работает, хотя это кажется уже невозможным: в августе арестовывают Ивана Ковалева. У мамы еще хватает юмора: «И вот вам результат — трое негритят», — цитирует она смешную песенку нашего детства. И трое оставшихся на свободе членов Московской Хельсинкской группы выпускают очередной документ: об Анатолии Марченко (арестованном еще в марте), которому дают дикий срок — десять лет лагерей плюс пять лет ссылки.

<…> 22 декабря вышел Хельсинкский документ 190: «О преследованиях Русского общественного фонда помощи политзаключенным». А через два дня — двойной обыск: и у меня, и у мамы. Проводила его Московская прокуратура уже по делу самой Софьи Васильевны.

<…> начались изнурительные допросы Софьи Васильевны в прокуратуре, уже по ее собственному делу 49 129/65−81.<…>

В начале сентября 1982 г. Софью Васильевну вызвали в городскую прокуратуру и предъявили обвинение по статье 190.1. 10 сентября она поехала туда снова — выполнять 201-ю статью (т.е. заканчивать предварительное следствие): вместе с адвокатом знакомиться с делом, свидетельствуя об этом своей подписью. Однако Воробьев, извинившись, сказал, что окончание следствия откладывается на пару недель. Далее должен был следовать суд. Разгром Московской Хельсинкской группы был завершен (с Украинской и другими республиканскими группами к этому времени тоже расправились). И все-таки выпуск последнего, 195-го, документа о самороспуске группы был для Софьи Васильевны очень трудным решением. Она понимала, что привлечение новых людей (а готовые на этот шаг были) невозможно, так как они были бы обречены на арест на следующий же день после объявления о вступлении в группу. Но тем не менее добровольное признание готовности «сложить оружие», да еще в тот момент, когда ей грозил суд, казалось ей отступлением. Она несколько раз вслух размышляла о всех «за» и «против». Но никакая работа уже была невозможна. И оставшиеся члены группы, обеспокоенные прежде всего ее, а не своей судьбой, уговорили ее «хлопнуть дверью», публично объявив о роспуске группы.